Юрий Петрович Любимов, когда ему позвонил спросить его благословения на спектакль «Нет лет» по Евтушенко, он сказал, что он не священник, благословлять не может, но если получится, то он будет рад. Он уже был — как сказать? — поставлен на край жизни и решил уйти из Театра на Таганке, наказав этим тех, кого ошибочно называют, не знаю, обидчиками Любимова.

Любимова нельзя было обидеть. Он вполне гений. И это его театр. Он закрыл дверь и сказал: «Нет этого театра». Его таки и нет. Но идет спектакль «Нет лет», посвященный, однако, всему, что было на Таганке. Идет спектакль еще один мой по Маяковскому, «Флейта-позвоночник», с двумя любимовцами — Матвеевой и Высоцким Димой. Чудесно!

А Любимов спросил у меня, куда я иду вечером. Я сказал, что мы с Галей идем к Кириллу Серебренникову. Он очень живо и ярко отреагировал, сказав: «Ох, бедный Серебренников!» Я говорю: «Юрий Петрович, почему бедный?» Он говорит: «Ну, Веня, он повторяет то, что мы с тобой помним». Вот так получилось, что… Я это передал Кириллу — он улыбнулся. Действительно, повторение. Повторение в том, что культуру трогать не надо, она сама выживет. У нас черноземная почва. И когда начинают с кулаками или начинают пробовать… Ну, как в кино, сейчас — продюсеры заменили цензуру и приговорили себя сами быть надсмотрщиками, не знаю, над искусством кино. Для режиссеров это невыносимо.

Ну вот. Но, как говорится, все продолжается. И то, и другое продолжается. Скорее всего, мы выкрутимся. Это чудесный глагол, который в России всегда заменял слово «жить». И мы выкручиваемся. И здесь выкрутимся.

Потому что культура — это то, что ценится во всем мире, и, слава богу, нами самими. Те, кто запрещает или берет, сажает для того, чтобы потом через какое-то время стать обвиняемыми в очередной раз… Как те, кто обвиняли Любимова или Высоцкого, или Бродского.